И сколько же кандидатов в предварительном списке?
– К сожалению, все, что я могу сказать, – вы в нем. Надеюсь, вы понимаете, Джуниор. Конфиденциальная информация. Но одно точно: решаться все будет еще несколько лет.
Несколько лет. Когда я слышу эти слова, мне становится легче. Возможность такая призрачная, далекая, как и сама орбитальная космическая станция. Может, Грета поняла это с самого начала. Может, поэтому она такая молчаливая и спокойная.
На этом наш разговор вроде как заканчивается. Точнее, Терренс продолжает говорить, разглагольствует еще где-то час о целях OuterMore, но ничего из этого ко мне не относится. Когда я встреваю с вопросом или комментарием, он, как заезженная пластинка, отвечает: «Согласно политике компании…» Многие фразы звучат заученно. Мне интересно, как долго он этим занимается. Вряд ли давно. Слишком нарочит, не отходит от директив. Но по нему видно, что он очень взволнован происходящим. Это уж точно. В какой-то момент он упоминает о «Геле Жизни» – своего рода мази местного применения, которая помогает организму акклиматизироваться в безатмосферном пространстве. Гель, думаю я. Гель, который помогает привыкнуть к чему-то. Это так странно, так необычно, что даже представить сложно.
Когда Терренс отходит в уборную, мы с Гретой наконец остаемся одни. Сначала мы ничего не говорим. Сидим и растерянно молчим. Потом Грета в кои-то веки смотрит на меня. Я смотрю ей прямо в глаза. Теперь, когда она видит меня, обращает на меня внимание, я мгновенно чувствую себя лучше.
– О чем думаешь? – спрашивает она.
Не знаю. Стараюсь все осмыслить, говорю я и качаю головой. Понимаю, что должен быть счастлив и взволнован, раз выпала такая возможность, и что многие готовы заплатить за такой шанс, но…
– Ты расстроен? Испуган? Ошеломлен?
Нет, говорю я, нет и нет. Я в порядке.
– Хорошо, – отвечает она. – Сложно такое сразу переварить. «Гель Жизни», мать его.
Да, «Гель Жизни», мать его, повторяю я.
Терренс возвращается, и разговор с Гретой обрывается. Он продолжает с того, на чем остановился, почти без пауз. И по-прежнему не отвечает ни на один мой вопрос. Уходит от них, дает абстрактные тезисы. Раскрывает сложные алгоритмы формирования предварительного списка. Показывает больше видео о новых ракетах с прозрачными выхлопами и видео, в котором нам пытаются объяснить нечто, называемое «векторизацией тяги».
Грета все это время сидит рядом и слушает. Затем, примерно через полчаса, она уходит. Терренс еще какое-то время болтает, а потом настает момент, когда ему, кажется, больше нечего сказать. У меня еще куча вопросов и опасений, которые я хочу с ним обсудить, но этот визит застал меня врасплох и так ошарашил, что я не могу вспомнить, что хочу спросить. Я устал, и любопытство стихло. Я провожаю его до машины. Мы пожимаем друг другу руки. Я гляжу на него, чувствую его руку в своей и впервые за вечер испытываю странное ощущение, что где-то я его уже видел.
Он ставит дипломат в машину, но не закрывает дверь, а оборачивается и обнимает меня, что довольно неожиданно. Отпустив меня, делает шаг назад и хватает меня за плечо.
– Поздравляю, – говорит он. – Я так рад видеть вас.
Мы знакомы? Спрашиваю я.
Эти зубы. И эта улыбка.
– Все только начинается. Первая встреча. Но чувствую: скоро мы увидимся снова, – говорит он и садится в машину. – Удачи вам.
Дверь со стуком захлопывается. Я смотрю, как машина выезжает на дорогу. На улице кромешная тьма. Я слышу сверчков и живность в каноле. Оглядываюсь вокруг. Вот мой мир. Другого я не знаю. И никогда не знал. Всегда думал, что никакой другой и не узнаю.
Я устремляю взгляд на небо, усеянное звездами. Оно никогда не менялось. Всю жизнь я смотрю на одно и то же ночное небо. Другого неба я никогда не видел. Звезды. Спутники. Луна. Я знаю, что луна далеко. Но сегодня она выглядит по-другому. Если так подумать, раз я вижу все это – звезды, луну, – раз я вижу их собственными глазами, так ли далеко они находятся на самом деле?
* * *
Когда я возвращаюсь, в доме стоит тишина. Грета, должно быть, легла спать. Странно. Не захотела поговорить и просто поднялась в спальню? Она очень устала, наверное, в этом дело. Незнакомец ни с того ни с сего принес нам странные новости. Если она устала, я ее очень понимаю.
Выключив лампу в гостиной, я несу пустой стакан и пивные бутылки на кухню и ставлю их возле раковины. Открываю холодильник, заглядываю внутрь, но ничего не беру. Из холодильника идет приятный холодный воздух.
Я поднимаюсь по лестнице в темноте, останавливаясь на каждой ступеньке, чтобы рассмотреть фотографии на стене. Не помню, когда в последний раз так делал – останавливался, чтобы посмотреть на фотографии. Мне приходится наклоняться к ним вплотную, так как света нет. Всего их три, они в рамках и развешаны в ряд. На одной мы с Гретой вместе, а на двух других по отдельности.
Наша совместная фотография – селфи крупным планом. Трудно сказать, где она снята. Рот у Греты открыт, она смеется. Счастливая. Скорее всего, именно поэтому и повесила это фото. На другой, там, где я один, я еще молодой. Едва узнаю себя. Не Грета ли сделала этот снимок?
Поднявшись, иду прямо в нашу комнату. Дверь прикрыта. Очень странно стучать в дверь своей спальни, поэтому я медленно открываю ее. Грета лежит на спине в нашей постели.
И что, ты собираешься просто взять и заснуть после всего услышанного? Спрашиваю я. И поговорить не хочешь? Просто безумие.
Она поднимает руки и закрывает ими глаза.
– Прости. Сейчас я хочу спать. Поговорим утром.
Ты в порядке? Спрашиваю я, заходя в комнату.
Я вижу, что она не разделась. Все еще в одежде.
Она поднимает голову.
– Если честно, то я не очень хорошо себя чувствую. Не знаю, вроде ничего серьезного, но, может, ты поспишь в комнате для гостей сегодня?
Ты серьезно? Не помню, чтобы я спал в комнате для гостей. Никогда там не спал.
– Я знаю, странная просьба, прости. Просто, если вдруг это вирус, я не хочу, чтобы ты его подхватил.
Не боюсь я ничего подхватить. А кровать там застелена?
– Да, я застелила ее утром. Обещаю, это только на одну ночь. Завтра мне станет лучше. Я уверена.
Тебе стало плохо еще утром? Но ты ничего не говорила.
– Нет. Наверное, мне просто внезапно захотелось застелить кровать.
Ты ведь понимаешь, что нам надо поговорить? Я думал, мы сядем, обсудим все, что произошло, что сказал Терренс, будущее, самого Терренса… Кстати, как он тебе?
– Джуниор, я правда очень устала. Так что, если ты не против, я посплю.
Она отворачивается.
Да, хорошо, конечно, отвечаю я. Поговорим утром.
Я ухожу.
Но когда подхожу к двери, она зовет:
– Джуниор?
Да?
– Можешь, пожалуйста, закрыть за собой дверь?
Конечно, говорю я.
Я не комментирую, что в комнате станет жарче, если закрыть дверь. Ее это только разозлит. Но когда я уже почти закрываю дверь, мне в голову приходит тревожная мысль. Я заглядываю в щелку.
А, и еще. Как ты узнала?
Она поворачивается ко мне лицом.
– Узнала что?
Когда машина остановилась, и Терренс еще не вышел, ты сказала: «Должно быть, ему что-то нужно». Как ты узнала, что в машине мужчина?
– Я так сказала?
Ага.
– Ты уверен?
Да.
Она громко вздыхает.
– Не знаю, Джуниор. Я это без задней мысли. Просто сказала, не раздумывая. Спокойной ночи.
Спокойной ночи, говорю я, закрывая дверь.
Когда я добираюсь до комнаты для гостей и смотрю на небольшую односпальную кровать, застеленную чистыми белыми простынями, с другого конца коридора доносится щелчок замка двери нашей спальни.
* * *
Когда получаешь какую-либо важную, неожиданную, повергающую в шок новость, которая может изменить всю жизнь, – примерно как та, которую нам принес Терренс, – то все странным образом меняется; особенно ход и порядок мыслей.
